Водопад Антук >>

... Чем большее расстояние разделяло его с водопадом, тем меньше власти имел страх. Через какое-то время он и вовсе потерял верх над волчьим разумом, уступив своё место той же безысходности, какую он чувствовал, когда, обессиленный, свалился на землю под корни какого-то дерева. Убежав достаточно далеко - хотя тогда пройденное расстояние казалось ему незначительным, - серый не почувствовал себя в безопасности. Чувство опасности преследовало его ещё очень долго и, когда он встретил Ретивого, оно на долгое время ушло в забвение. Но вот, настал момент, и оно вернулось. Хэй, продолжая бежать из последних сил, уже не мог полностью контролировать свои движения. Все мышцы безбожно ныли. Лапы заплетались, заставляя волка биться боком то об одно, то о другое дерево, падать, а затем снова вставать и бежать, бежать, бежать. В ушах колотила кровь: Что делать, где найти спасение?; что, если Она найдёт меня?; она всенепременно найдёт меня!
Энергия неумолимо покидала серое тело. Она испарялась как кипящая в кастрюле вода. Однако у Хэя не находилось крышки, чтобы закрыть её и сохранить хоть немного больше капель воды. Он больше не мог бежать. Всё тело, включая голову, наливались свинцом и тяжелели. А разум, в это время, расходился с усталостью. Он испытывал небывалую за три года нагрузку, не в силах справиться с напряжением. Он продолжал накладывать на реальность отпечатки прошлого. Какие-то фрагменты, вырезки, звуки. Он играл свою собственную игру, сводя хозяина с ума.
Его время пришло. Люди нашли его. В лесу не спрятаться. Настало время наконец умереть.
В бесконечной пестроряди леса между стройными великанами начали появляться и исчезать силуэты. То один, то другой. Горящие, как Хэя казалось, глаза были готовы просверлить в нём сквозную дыру. Все они смотрели на него. А он продолжал плестись, раскачиваясь из стороны в сторону. Серый приближался к Сириусу, где по приданиям жили духи. Однако одиночка был не местным, откуда он мог знать о здешних легендах? Он видел этих духов, то тут, то там, как размытые силуэты прошлого и не мог понять, то ли реальные волки в нерешительности бродят здесь и не подходят к нему, о ли воображение не на шутку разыгралось под стать разуму.
В глазах темнело от усталости. Пара последних тяжелейших шагов, и Хэй рухнул на землю абсолютно без сил. Тяжёлое дыхание заставляло грудную клетку вздыматься и опускаться так часто и заметно, как, пожалуй, никогда. "Так вот, как выглядит смерть? Нельзя закрывать глаза. Я слишком долго от неё бегаю", - звучал внутренний голос в его голове. Действительно, изумрудные глаза были широко раскрыты. Они смотрели вперёд, цепляясь за каждое блёклое тело,за каждую громоздящуюся одну на другую тень, за каждый ползущий по земле луч. И вдруг среди последних кадров жизни появилось яркое пятно. Огненно-рыжее существо само собой явилось перед ним. Оно приближалось к "полуживому" волку, в отличие от других существ, кажется, совсем не испытывая страха перед ним. Силы постепенно возвращались к серому - как непохоже, ведь он собирался умирать! Боль сковывала лапы, но горячее сердце постепенно переставало сходить с ума.  Даже дыхание становилось тише, успокаиваясь. Так не должно быть. Смерть представлялась ему другой. Чёрной, белой, но никак не рыжей. И душа, которую забирают в иной мир, наверняка не должна так отчаянно цепляться за материальное тело. Пару минут назад, когда у него не было ни капли энергии, а голова находилась в настоящей агонии, он был куда мертвее, чем сейчас. Он просто устал, и понимание этого, как ощущение безопасности, которое рыжий волк принёс с собой, доказывали ему: он живой, и пока ещё останется на этой земле топтать траву и бояться людей. Смерть не могла выглядеть и вести себя так. Тем более, она врядли имела запах, тогда как этот рыжий волк всё же имел свой - пока непонятно какой - шлейф. Хэй не двигался. Он лежал на правом боку возле стройного дерева, и лишь глаза и не до конца выровнявшееся дыхание являлись признаками того, что он всё ещё был жив. Как раз глазами-то Хэй и схватил незнакомого волка. Он уставился на него, без слов спрашивая, кто он такой.

Хэй раскрыл пасть, чтобы ответить. Ретивый всегда учил его, что если твои намерения чисты, ты будешь отвечать быстро и чётко. Этому совету седой и хотел последовать сразу, ведь рыжий, кажется, всё-таки не являлся воплощением Смерти, а был самым настоящим живым волком, которого он как никогда был рад видеть. Незнакомец не казался враждебным, но чем-то таким огненным, горячим от него всё же веяло.
- Не здешний. Одиночка Хэй, - говорить оказалось куда тяжелее, чем волк предполагал изначально. Дыхание сбивалось, не давая возможности дать более полную и связанную информацию - только самое главное, и всё обрывками.
- Недалеко, - хотя на самом деле он пробежал приличное расстояние, просто время в один миг сжалось донельзя, а чувство тревоги заставляло Хэя верить, что он всё же не убежал от враждебного места на безопасное расстояние, - водопад. Там человек. За сим речь была окончена. Говорить было, казалось, столь же трудно, как и бежать. К таким нагрузкам волк не привык, несмотря на то, что "отчим" гонял его по-всякому. Он уверял, что выносливость пригодится ему в дальнейшей жизни, и что для выживания в одиночку нужно быть сильным. Тогда Хэй отмахивался от него как от надоедливой мухи, но сейчас он по-настоящему жалел о своей былой непредусмотрительности.
Волк закрыл пасть и продолжил отдыхать после такого резкого перенапряжения, не в силах встать. У него не было даже мысли о том, что незнакомец может быть опасен. Сегодня он встретился с тем, кто опасен в действительности, с тем, кого надо всеми силами избегать. От людей добра не жди, а волки... с ними хотя бы можно договориться. Один чёрт разберёт что на уме у охотника, кроме убийства невинного ради своей собственной улыбки и услады самолюбия, кроме желания разорвать волка и снять с него шкуру, чтобы повесить её себе на спину или сделать себе подвеску на шею из волчьего клыка. Словно волки - это трофей, убийством которого можно гордиться. У сородичей всё иначе. О волчьих законах Хэй знал понаслышке, но даже при этом он всё же мог мыслить в рамках услышанного. Так и с этим рыжим. Хэй не собирался вставать и выказывать хоть малейшую враждебность, на интуитивном уровне догадываясь что надо делать, чтобы не спровоцировать его. Напротив, даже в его взгляде отражалось всё вселенское добро, наивность и остаток от испытанного страха. Он говорил с волком так, словно всегда его знал, не испытывая ни капли страха, что, впрочем, удивительно, ведь они с Ретивым всегда держались от других на расстоянии. Тем не менее, Хэй пришёл на эти земли, чтобы найти стаю и обрести семью, и бояться таких же как он волков - последнее, что он хотел бы делать.

Больше Хэй ничего не говорил вплоть до возвращение нового знакомого от реки. Он молча пытался восстановить дыхание и обдумать происходящее. Конечно, какие-никакние, признаки жизни и сознания серый подавал: когда рыжий представился, Хэй удовлетворительно кивнул, а когда предложил помощь, несмело помотал головой, мол, нет. Он был не доконца уверен в своём отказе, но когда Масти сказал, что погони нет, зеленоглазый поверил ему - не оттого, что был чересчур наивен, а потому, что ему просто хотелось верить в лучшее развитие событий - и расслабился. Голова, которая за время короткого разговора чуть повернулась к собеседнику, буквально рухнула на землю, а глаза облегчённо закрылись. Сначала у Хэя не возникло и мысли о том, что местный был как-то уж слишком уверен в отсутствии слежки. Всё же, охотники были очень искусны в своём ремесле. Они выслеживали добычу чуть ли не по запаху, как волки, и в большинстве случаев находили своих жертв. Именно поэтому, завидев капкан, сеть или любую другую банальную охотничью ловушку, и Ретивый, и сам Хэй всегда бросались наутёк во имя собственной же безопасности. Как только новый знакомый скрылся с глаз, а силы немнго вернулись к уставшему волку, его голову посетило сомнение. Самец тяжело перевалился на пузо и, не выпрямляясь до конца, посмотрел в сторону, откуда предположительно прибыл. Всё было тихо. Даже светлые тени, которые доселе казались спутниками Смерти, мирно бродили по земле, бросая лишь косые беглые взгляды на чужака. Хэй не боялся духов. Он многое видел в своих снах, часто путешествуя от одной неизведанной дали к другой. Он боялся только людей, не в силах совладать с ужасающими воспоминаниями. Но слежки, кажется, действительно не было, а Масти, в тот момент, уже подоспел с провизией. На землю перед ним с характерным звуком шлёпнулась рыбина. Серый мысленно поблагодарил Масти за то, чо он всё же пошёл "помогать", за то, что так быстро поймал рыбу и вообще за то, что появился из ниоткуда. Всё это сложилось воедино и отразилось в одном лишь восторженном слове:
- Спасибо!
Глаза жадно заблестели, и Хэй, не любивший на самом деле рыбу - он же не кот какой-то - накинулся на неё так, словно вкуснее деликатеса он в жизни не пробовал. Жадно причмокивая, зеленоглазый с аппетитом вгрызался в подарок. Его желудок, нывший от голода тогда, на водопаде, но замолчавший от страха, благодарственно заурчал.
- Сам будефь? - спросил он, поднимая взгляд на сородича и уступая ему половину рыбы. Каким бы голодным ни был Хэй, он никогда не отнимет у охотника его еду, даже несмотря на то, что она им самим была ему щедро предоставлена.
- А как ты узнал, что никто не следит? - не скрывая своего интереса, Хэй озвучил мучительную мысль. Новая разгадка запустила сигнальный огонь из-за линии горизонта. Ракета вот-вот взорвётся и прольёт свет на правду о здешних обитателях.
Силы, тем временем, возвращались к похорошевшему волку. Он уже вполне уверенно лежал на земле, по-прежнему изредка оглядываясь назад. Глаза искрились пополняющимся здоровьем, оптимизмом и... радостью встречи. Хэй был открытой книги, страницы которой можно взять и пролистать, не читая, но понимая всё, что в них написано, будто весь он состоял из простых картинок. звери привыкли всё усложнять и за маской открытости часто скрывались алчность, жестокость, склонность к предательству и трусости. Однако этот волк не был таким, хотя это проверить могло одно лишь только время.

== >>  Начало  << ==

Эрвин бежал по густому слою снега, крепко сцепившемуся за морозную ночь. Иногда его путь лежал по протоптанным другими зверями тропинкам, но в основном, горностаю приходилось взбираться на могучие снежные залежи, где он выделялся среди белесых, непоколебимых снежных изваяний и редких стволов. Солнце слепило ярко, по-зимнему дружелюбно, но Эрвин лишь злобно морщился воспаленными, красными глазами и проклинал про себя лучистый день.
Если завтра эта чёртова птица опять разбудит меня спозаранку, я выпущу из нее все кишки, - подумал Эрвин с предвкушением о сладкой мести.
Пожалуй, больше всего на свете, Эрвин не любил ранние пробуждения. Сон у горностая был неровный и чуткий, и если уж что-то заставляло пробудиться, то уснуть повторно ему не удавалось. В таких случаях зверь становился раздражительным и злобным, и самое главное — ничего не мог с собой поделать. Сегодня был как раз такой случай. Обычно, Эрвин был очень общительным и жизнерадостным, так что подобные перепады настроения волновали его самого. Эрвин бежал по лесу бесцельно, собирался лишь немного развеяться и привести себя в порядок. 
Еще не хватало, чтобы эта гадина свила гнездо над моей норой! - Эрвин вновь вспомнил про птицу и морда его еще больше помрачнела.
Между тем, лес стал совсем редким и Эрвин выбежал к бурной речке. Вода сильно шумела, переливаясь, билась о гладкие, отточенные камни. Тонкая корочка прозрачного льда была лишь у самого берега, где движение воды казалось совсем незаметным. Река была довольно широкой, камней под водой практически не было видно, лишь зияла пугающая чернота. Значит, речка глубокая, и переплывать ее вброд нежелательно. По правде говоря, Эрвин и не собирался мочить свою шерстку в ледяной воде. Огромные, гладкие валуны вели от одного края речки к другому, словно искусственный мост. Конечно, расстояния между камнями были для горностая большими, но если постараться, у него должно получиться перебраться на другую сторону сухим. Раньше река была не на столько бурной и чуть повыше по течению ее можно было спокойно перейти вброд, даже такому низкорослому существу, как горностай. Однако, в этом году река была особо живой и представляла немалую опасность.
Эрвин прислушался — на мгновение ему показалось, что со стороны леса, из которого он только что выбежал, доносились отдаленные голоса. Какое-то время горностай стоял, пытаясь уловить хоть один звук, за исключением грохота стекающей воды. Безрезультатно.
Наверное, мне показалось, - подумал Эрвин и тут же позабыл о возможной опасности.
Эрвин подбежал к самому краю речушки и выпил студеной воды, от которой моментально заломило зубы. Горностай слегка поморщился. Эрвин не без труда залез на первый валун, который был частью импровизированного моста. Благо, камень был широким и предоставлял возможность разбега. Когда Эрвин перепрыгнул на следующий камень, у него предательски поехала лапа на скользкой от брызг поверхности валуна и горностай чуть было не свалился в воду.
Сегодня все настроено против меня. Свалиться еще не хватало. Было бы неплохо превратиться в какую-нибудь птицу и перелететь через этот чёртов ручей.
Высоко в небе летала одна птаха, но для перевоплощения требовалось время и объект должен быть неподвижным. Эрвин злобно плюнул в бурлящей, искрящийся в солнечных лучах поток под своими лапами и со всего разбегу бросился на следующий камень. Не сбавляя скорости, горностай ловко перепрыгивал с одного камня на другой до тех пор, пока не оказался на другой стороне реки. Эрвин повернулся к потоку, который теперь оказался за его спиной и самодовольно выкрикнул:
-Выкуси!
Пренебрежительно развернувшись и широко задрав кверху голову, горностай важно зашагал в сторону леса, к его излюбленному месту для охоты.
Вот, так-то уже лучше. Может, день не настолько уж и плох. 

== >> Лесная Опушка

Хэй чувствовал, как напряженное тело начинает расслабляться, остывать. Сердце перестало выстукивать бешеный ритм бега, а дыхание почти нормализовалось. К тому же, любезно предоставленная новым знакомцем еда спасала волка от голодной смерти, а его ответы вносили хоть какую-то ясность в весь происходящий абсурд. Магия, значит? Зеленоглазый задумался о своих собственных способностях. Вероятно, чудеса, которые он может творить, тоже попадают под это определение. Выходит как раз два отклонения, которые доселе никак не вязались с реальностью. Магия Хэя не была для него дарованием свыше, она существовала в нём, но в тот же момент и вне него. Он интуитивно удивлялся всякий раз, когда неосознанно лечил раны Ретивого или проникал в его сон. Тем не менее, теперь он знал, что он и его отчим не единственные на свете "странные" волки.
Способность Масти даже показалась серому очень интересной и полезной. Такому осторожному одиночке, каким был зеленоглазый, такой навык сослужил бы хорошую службу и уберег бы от многих неприятностей. О своей второй способности собеседник промолчал, но это, как ни странно, нисколько не задело нового знакомца. Если он не хочет говорить, значит, Хэю о ней знать не надо. Волк лишь согласно кивнул и почувствовал, как его разум накрывает сонная пелена. Он устал, чуть-чуть утолил голод, и теперь был почти готов заснуть.
- Я сам-то точно не знаю. Я просто не отсюда, всегда жил в лесу... - проговорил он и чуть не добавил потом, - избегая людей. А людей ли? Может, те охотники были такими же волками, как и сам Хэй, и вся его родня? Может, Ретивый бежал от таких аморальных собратьев, не желая иметь с ними ничего общего? Как знать. Тем временем, волк совсем размяк, и когда Масти начал удаляться, вероятно, что-то учуяв или заметив... или узнав благодаря магии, зеленоглазый устало положил голову на землю и сам не заметил, как провалился в уютную дрему.

Временно вне игры

☬ начало игры ☬ • • • • • •
Полет — это когда лапы свободно отрываются от земли, а крылья рассекают лазурь небес, и ветер громовой канонадой отзывается в ушах, вторя пронзительному свисту, который бывает на виражах и резких поворотах, а еще — когда невесомая легкость заполняет все внутри и возникает пронзительное ощущение свободы. Ази летит — гулко взмахивает крыльями, ускоряется до голубой точки, проносясь молнией над неподвижной зеленой массой леса и высматривая место, на которое можно будет приземлиться.
Вдруг сбоку что-то поблескивает. Левая голова поворачивается, взглядом ища этот блеск. Ее глаза лукаво вспыхивают.
— Раф, смотри какая там речушка! — обрадованно окликает вторую голову первая, называющая себя Змием. Только почему считает, что именно она — это первая, а не вторая, а вторая — первая, объяснить не может.
— Где? — с недоумением в голосе спрашивает незадачливая другая голова, но Змий уже берет дело в свои лапы и устремляется к одинокой речке, а, добираясь до нее, кружит некоторое время вокруг. Пока что не решается снижаться. В чем они действительно похожи, так это в любви к воде и плаванию, и все равно, в озере или в море.
— О, это чудесное место! — улыбается Серафим, начиная раздражать своей болтовней, — нам так повезло! Ты думаешь о том же, о чем и я?
— Сильно сомневаюсь, — ухмыляется остро, перечно-терпко Змий, взмахивая пару раз крыльями и прекрасно понимая, насколько у них различается образ мышления, — но ты прав, это действительно хорошее местечко. По крайней мере, на пару дней.
Они приземляются у берега реки, чувствуя под лапами мягкий песок, шуршащий при каждом его шаге, смотрят по сторонам вскользь, замечая и лес, тонущий в наступающих в сумерках, шумный и живой, и реку — его полную противоположность, тихую и отдающую серебристым блеском, завораживающую Серафима хрустальным безмолвием. Речной простор открыт в серебристой ряби волн, неторопливых и сплетающих свою собственную песню из переливов воды, музыку тихую и едва различимую, ускользающую от восприятия и смешивающуюся с естественным стуком сердца, но такую чарующую. В чаще леса раздаются подозрительно громкие звуки, но Ази привычно от них отмахивается, складывает крылья и изгибает длинную чешуйчатую шею, с небрежным интересом следя за тем, как прозрачную поверхность реки разрезают всплески рыб. В лесу неспокойно — деревья подрагивают в порывах лихого ветра, шелестят и дышат душистой листвой, перешептываясь между собой о чем-то таком, что не позволено слышать чужим любопытным ушам. Капли лунного света разрезают кроны то тут, то там, падают на оголенные участки земли, играя бликами на смятых листьях. Ветер вскользь дотрагивается до хрустальной глади озера, касается самого уха почти ласково, щекочет теплым шепотом да хриплым смехом, посылая по чешуе прохладу. И воздух здесь — теплый, пропитанный влажностью вечерней росы, приятно колет горло на каждом вдохе и выдохе, и легкие до краев наполняются пьянящей, обжигающей свежестью. Дракон устраивается на одном камне из целой шеренги, пролегающей через реку и лес — садится, оборачивая тонкий как плеть раздвоенный хвост вокруг лап, и внимательным взглядом одной головы — правой — наблюдает за окружающей обстановкой, пока левая — Змий — скучает. После холодных гор многие места, в которых они побывали, кажутся яркими и красочными. И это — не исключение.
Вопрос состоит лишь в том, насколько они здесь останутся. Как долго тут пробудут, прежде чем снова захотят вновь отторваться от земли и взмыть в необъятное небо.
Чтобы продолжить свое бесконечное путешествие.

Отредактировано Ази (22.07.2020 00:40:58)

Воздух у реки свежий, лёгкий, чуть обжигающий легкие холодом, но всё равно невероятно приятный. Здесь очень спокойно и тихо. Это нравится Серафиму и это совершенно точно раздражает Змия, который не привык долго находиться на одном месте. Однако, они любят воду. Любят подхожить поближе и смотреть, легко касаться расплескавшегося лунного серебра, в которую превращается утром привычная водная гладь, и чернильной темноты, которой та становится ночью. Пока что, из-за того, что берега реки достаточно далеки друг от дружки, они не замечают маленького дракончика, готовящегося вот-вот спрыгнуть. Речная вода неожиданно тиха и безмолвна, если не считать едва уловимых всплесков от рыб. И вдруг одного шумного «бултых», раздавшегося больно звонко и привлекшого интерес со стороны обеих голов. Только если у Серафима он был встревоженным, то у Змия — пытливым.
— Мне кажется, этот молодой дракончик нуждается в нашей помощи, — в беспокойстве окликает Серафим Змия и указывает раздвоенным хвостом на черную точку, которая к ним стремительно приближается.
— Неужели? — язвительно осведомляется он и если бы мог, то саркастично приподнял бы бровь. А так ему остается передавать эту ироничность только через насмешливый прищур, э-эх. — С чего ты вообще взял?
Разумеется, Серафим принимает последний вопрос буквально и объясняет то, что и без того ясно как день.
— Я думал, это и так... понятно. Мы обязаны ему помочь! — восклицает тот.
— Обязаны? Да с какого перепугу? — вспыхивает Змий и резко поворачивается мордой к морде другой головы, опаляя горящим взглядом леденистых глаз, чувствуя, как внутри разжигается неопалимый огонек возмущения и проскальзывает в сильно сжатой челюсти. Он? Обязан? Кому-то? Повышает голос, вскидывается гордо и смотрит оскорбленно.
«Что ты несешь?»
— То есть ты дашь погибнуть нашему сородичу только потому, что не захотел намочить лапы? — испытующе спрашивает Серафим.
Ответом ему служит молчание.
Едкая злость разъедает изнутри, горит обжигающим пламенем в груди и ядовитой горечью оседает на языке.
— Так я и думал, — 1-1.
— Спасение утопающих — дело лап самих утопающих, — он все-таки находит, что ответить, но звучит это вяло и только для того, чтобы оставить за собой последнее слово. Потому что разумеется, Змий не настолько ужасен — по крайней мере, в своих мыслях, — чтобы не вытащить юного дракончика из толщи водяной проблемы, в которой тот сейчас крутится. И, к слову, достаточно неплохо держится, хотя у реки течение ого-го какое — это видно по волнам, серебрящихся в утреннем свете и омывающих камни, по пробегающей стремительно ряби.
«Только бы не пропустить».
Дракончик к ним приближается, и они собираются, поднимаясь с валуна и наклоняясь над водой двумя головами только для того, чтобы вытянуть его к себе одним быстрым, неуловимым движением, и отойти назад, давая небольшое пространство. Впервые про себя благодарят мать за то, что та была одарена острыми когтями, которые передались и им — иначе удержаться сбоку, на гладкой каменистой было бы невозможно. Окидывают мальчишку внимательным, цепким взглядом, с нотками легкой подозрительности — от Змия, и активного участия с примесью тревоги, скрытой на дне черных зрачков — от Серафима. Тот выглядит вполне сносно, если не считать воды, стекающей по черной чешуе. Их валун достаточно большой, чтобы уместить более крупного дракона и еще одного поменьше, но слишком скользкий для того, чтобы неподвижно стоять на крае: всего один шаг или неловкий поворот, и можно плюхнуться прямиком в воду.
«Главное не поскользнуться. Было бы неловко доплывать досюда мокрым», — размышляет Змий.
— Ты в порядке? — после непреднамеренного купания в реке вообще сложно быть в порядке, но Серафим-таки спрашивает участливо, беспокоясь о состоянии сородича. Тревога липкой паутиной оплетает мысли — что делать в подобных случаях их не учили и как оказывать подобную помощь тоже, и это незнание вызывает замешательство. Змий прямо ловит искреннюю, неподдельную неуверенность со стороны Рафа, почти слышит, как в его голове со скрипом двигаются винтики, пытаясь сгенерировать какую-то идею. Что ж, теперь его очередь.
— Как искупался, малек? — зубасто скалится Змий, обнажая алебастр клыков, и в сочетании с распушенной на загривке шерстью, сощуренными глазами и острым наклоном головы это выглядит пугающе. Самую капельку. — Водичка холодная? — продолжает он с новой энергией, когда улавливает недовольство от другой головы, — можешь звать нас Ази. А тебя, мелочь, как зовут?
— Мы рады, что смогли помочь, — негромко, но твердо отзывается Серафим, кидая на Змия острый взгляд, который по идее должен его пристыдить за свои слова. По идее. Раф все еще волнуется за состояние дракончика, но это волнение медленно отступает, освобождая место для облегчения и легкой, волнительной радости от встречи с таким же крылатым. Он раздумывает, стоит ли оставаться на прежнем месте, когда вокруг, куда ни глянь — вода, и стоит ли перейти на берег с теплым песком и теньком под деревьями.
— Как ты вообще, хм, оказался в таком положении? — с пытливым интересом, заговорищецки спрашивает Змий, и вот это услышать уже гораздо интереснее.

Малек после того, как оказывается на скале, откашливается и дышит тяжело, с присвистом, вызывая необоснованно сильное волнение со стороны Серафима, что, безусловно, в свою очередь вызывает смесь раздражения и отстраненной небрежности от Змия.
— Вы... ты... драконы!
— Как и ты, — произносит Змий, щелкая зубами и поворачивая голову к реке, ловит боковым зрением силуэт дракончика, напоминающего маленький уголек, который еще не разжегся в полноценное пламя, своей огненной энергией и чернильной — угольной — чешуей. Он усмехается коротко, практически неуловимо — голубые глаза вспыхивают серебром молний. У того будто все внутри вверх дном — или ему так только кажется. Переливами полутонов — янтарный взгляд, то светлеющий до золотистого, то темнеющий до горько-карего в зависимости от освещения.
— Я очень рад с вами познакомиться!
«С вами?»
— А уж мы-то как рады, правда, Змий? — вскидывается Серафим и взмахивает в восторге тонким раздвоенный хвостом, распушая шерсть на загривке от любопытства, царапающего по грудной клетке острыми фантомными когтями и заставляющего цепляться жгучим, заинтересованным взглядом за расплавленное золото чужих глаз. Хаджит улыбается как второе солнце, и он соврет, если скажет, что его это не радует, потому что быть таким светлым — это по определению хорошо, и Серафим склоняет голову набок, заглядывая в чужие глаза — словно смотрит в отражение неба на вылитой из золота поверхности.
— Ужасно, — вздыхает Змий, но когда ловит взгляд второй головы, спешно поправляется, растекаясь в пламенной ухмылке, яркой как лесной пожар, — ужасно сильно рады, я имею ввиду.
— Ох, ты же не против, если я буду называть тебя Хаджи? — Серафим интересуется с такой преувеличенной вежливостью, что та едва ли не скрипит на зубах приторным сахаром, пресладким кленовым сиропом, от которого только поморщиться, глотнув свежей родниковой воды, хочется, и улыбается солнечно-яркой, заразительной улыбкой, сочащейся восторгом и радостью от встречи с сородичем, пускай и не таким взрослым. — Куда же делись твои родители? — «Не будут ли они переживать за свое чадо, пока оно находится здесь, с нами? Не стоит ли проводить его к ним?». — Насчет нас, хм. Мы с гор, — пока Серафим замалчивает ответ на вопрос про две головы и размышляет над тем, как давно дракончик гуляет один, Змий думает, что для этой мелочи не все потеряно. Захотел поплавать, значит? Он это желание целиком и полностью одобряет, разделяет и понимает. Только научился бы сначала, и проблем меньше стало бы.
— ... говорили, что давно не видели других драконов, а я сам видел только двух других.
— Это каких? — настораживается Змий и требовательно смотрит на Хаджита в ожидании ответа. В груди тем временем жжется ощутимо смазанная, опаляющая чем-то жгучим эмоция — подозрение. Им давно не встречались другие крылатые; с другой стороны, оно и понятно, ведь мало кто обитает в горах, тем более — по собственной воле. Это они одни такие исключительные, пожелавшие остаться в этом царстве холода и пустоты после ухода матери. — А родители не говорили тебе, что нельзя доверять первому встречному? — из чистого любопытства осведомляется он, замечая, что дракончик совершенно не испытывает ни малейшей капли страха. Да даже простого опасения! Либо бесстрашный, либо просто сорвиголова.
— Скажу так, Хаджи, — отвечает Серафим на вопрос об истинных, пока Змий с ленивой отстраненностью разглядывает свои когти, — мы не можем ни в кого превращаться и, я так полагаю, мы тоже истинный дракон?..
— ... Наверное, вы очень сильные и смогли бы здесь искупаться.
— Ты даже не представляешь, насколько прав, мелочь, — со звонким смешком, на мгновение перебившим журчание речной воды, отзывается Змий и наклоняется вперед, взглядом пристальным и пытливым вгрызаясь в Хаджита, вспоминая и одинокие пики гор, и бескрайний простор небес, и льнущий к крылья свирепый северный ветер, — я плавал в одной горной реке, у которой течение — ого-го, какое сильное, так что вот эта речка просто лужица по сравнению с той...
— Мой друг хочет сказать, что там, откуда мы, очень-очень холодно, — прерывает поток преувеличений Серафим, а на ехидный огонек в сощуренных глазах первой головы вызывающе вскидывается, но потом обращается к Хаджиту: — Но скажи лучше, пожалуйста, вот что: хочешь ли ты перебраться на берег? А то тут маловато места для нас обоих, — признается он чуть смущенно и медлит достаточно, чтобы голос взял Змий:
— Хей, малек, ты летать-то умеешь? Или тебя понести?

Отредактировано Ази (01.08.2020 19:15:15)

— Я не знаю, я ушёл из дома довольно давно.
— И ты не скучаешь по матери и отцу? — удивляется Серафим и чувствует растущее в грудной клетке, прорастающее сквозь ребра непонимание, откровенное недоумение пополам с растерянностью, потому что миллион вопросов жжгутся на языке, оставаясь лишь туманом в мыслях: неужели дракончик действительно не скучает по своим родителям? Почему он ушел по доброй воле? Не слишком ли неуважительно этим интересоваться вслух? И сколько он в чужие глаза не вглядывается, словно пытается отыскать в бескрайней безмятежности предгрозовые облака, он так и не находит то, что ищет. Кажется, вообще забывает, что искал.
— ... Нет, не говорили. А что, это так? — искреннее выражение удивления настолько ярко отражается на морде Хаджита, что просто поражает.
— Представь себе, это так, — Змий выдает на негромком выдохе ухмылку, практически сияя от самодовольства. У него глаза сверкают ярче солнца и горячее огня, и в глубине искрятся предгрозовыми тучами отголоски эмоций.
— ... тот дракон, которого я видел и который казался не истинным, — заканчивает рассказывать про истинных Хаджит.
— Мг, — односложно отвечает Змий. «Что-то подобное я и ожидал». Не то чтобы им было неизвестно про существ, способных превращаться в других существ, но вот информация про то, что под них — драконов — могут маскироваться, не очень радовала.
— Я... не то, что бы умею... Я умею парить очень хорошо! А летать - не особо...
— Тогда с тобой все ясно, — задолго до того, как Хаджиту прилетает вопрос от Серафима об умении летать, Змий понимает: нет, он не умеет. Это видно столь же ясно как ночь — что дракончик совсем-совсем юный, и уверенности в этом знании добавляет и то, что, по его словам, он сбежал от родителей раньше положенного срока, не выучившись толком ничему. — Парить могут и белки-летяги, мелочь. — Он вздыхает показательно долго, отзеркаливает привычно жгучую ухмылку, сочащуюся насмешливостью пополам с шальным весельем оттого, что мелочь оказывается больно занятной и кажется даже — совсем чуть-чуть — нравится Серафиму. С другой стороны, Серафиму мало кто вообще не нравится. Змий знает, что мальчишка должен чувствовать недоверие при встрече с незнакомым взрослым драконом. Любой другой бы на его месте это чувствовал и не слушал бы столь слепо того, кого видит в первый раз. Но Хаджит этого не делает и этим не дает потухнуть слабому как спичка огоньку интереса. Тем временем солнце разливается по речной глади расплавленным золотом, вспыхивая медью и оловом — Серафим невольно засматривается, совершенно случайно пропуская мимо ушей согласие Хаджита. Он обязательно будет чувствовать после этого неудобство за то, что не услышал, что отвлекся на мгновение — такова его природа, что еще с него взять. Он не только окружающих вокруг чувствует, но и весь мир — тоже. По крайней мере, пытается. Путь через реку на себя берет Змий. Чтобы перелететь на другой берег и нужно-то всего ничего: пару взмахов крыльями для поднятия в воздух, еще один и еще для приземления бесшумного на задние лапы, и секунда на то, чтобы опустить на прохладный песок Хаджита, после аккуратно отстранившись.
— Хей, мелочь, а ты понимаешь, что для дракона неумение летать — это приговор? — осведомляется Змий с желанием узнать, действительно ли осознает это Хаджит, ведь дракон без крыльев просто не дракон, одновременно краем глаза отмечая, как вскидывается параллельно Серафим, едва ли не рассыпаясь огненными искрами по воздуху от слишком высокого градуса тревожности.
— Хаджи, — обращается тот, — то есть ты ушел от родителей, даже не научившись летать? — смотрит сначала смазанно, избегая прямого взгляда, но потом открыто, показывая легкую степень недовольства. В своих словах и оттенках чувств, интонациях он становится вдруг похож на какого-то старо-давнего знакомого, который приезжает раз в пятьсот лет, чтобы навестить и заодно отчитать за какие-то косяки. Только вот Серафим отчитывает совершенно не гневно, зло, а мягко, беспокойно и вызывая собственное чувство вины, а у Змия — желание закатить глаза. Раньше, чем Серафим действительно разойдется — а если разойдется, то утихнет он нескоро — Змий-таки решает это предотвратить:
— Хад, — по-простому окликает, лукаво щурясь, и наклоняет голову набок. Впервые называет по имени, — я мог бы показать тебе, как взлететь. Это не так уж и трудно, серьезно. Если ты этого хочешь, разумеется.
На самом деле, Змий мог бы многое показать этому дракончику.
Мог бы, но не стал бы.